Христианская вера и наука

Чарльз ТАКСТОН, Нэнси Р. ПИЭРСИ

Велась ли когда-нибудь война между христианством и наукой?

Большинство из нас выросло с навязанными представлениями о конфликте между наукой и религией. Такие выражения, как “противоборство”, “ожесточенная смертельная вражда”, “Церковь подавляла свирепо кострами и мечом всякое стремление к прогрессу” звучат настолько знакомо, что многие даже и не задумываются над ними. И все же эти представления ошибочны и бытуют в обществе с недавних пор. В течение трех столетий, с начала ХVІ и до конца ХІХ веков, взаимосвязь между верой и наукой была похожа скорее на союз. Ученый той эпохи жил и работал в мире, весьма отличающемся от сегодняшнего. В большинстве случаев он был верующим и не считал, что его научные исследования и его личная религиозность несовместимы. Наоборот, его стремление к изучению чудес природы было порождено религиозными мотивами – он хотел прославить ее Творца. Несмотря на то, что они исследовали физическую реальность, эти люди не были учеными в узком смысле этого слова, а скорее духовниками. Таким было положение особенно в провинциальной Англии, где проповедник-естествоиспытатель был очень распространенным явлением.

Колин Рассел отмечает в своей книге “Взаимодействие между наукой и верой” [1], что представление о постоянной войне между наукой и религией появилось сравнительно недавно и навязывается совсем целенаправленно теми, кто надеется, что в этом столкновении победит наука. К концу ХІХ века в Англии несколько небольших групп ученых объединились под руководством Томаса Хаксли, чтобы отвергнуть культурное и интеллектуальное господство христианства и особенно Англиканской церкви. Они поставили себе целью секуляризовать [*] общество и заменить христианское мировоззрение научным натурализмом, согласно которому существует только природа. Именно в этот период появляется огромная по объему литература, которая должна разоблачить и заклеймить враждебное отношение Церкви к науке в течение веков. Наибольшей злостью отличаются Джон Вильям Дрейпер и Эндрю Диксон Уайт, чьи труды большинство сегодняшних историков оценивают как весьма пристрастные из-за полемического пафоса их авторов. Их книги преследуют только одну цель: показать, насколько пагубно отразилось христианство на развитии науки. Многие посредственные авторы подхватывают их тезисы и повторяют как попугаи одно и то же, навязывая людям миф, что между наукой и христианством будто бы велась жестокая война.

Но еще пока этот образ войны набирает популярность, появляются первые критики. Такие ученые и историки как Альфред Уайтхед и Майкл Фостер приходят к убеждению, что христианство не только не препятствовало научному развитию, но на самом деле поощряло его, а христианская культурная среда, в которой зародилась наука, не была угрозой для нее, а помогла ее появлению.

Тот факт, что христианство было важным союзником научных исследований, не должен ошеломлять нас. В конце концов, современная наука зарождается в культуре, пропитанной христианской верой. Даже одно только это историческое обстоятельство весьма знаменательно. Именно христианская Европа является колыбелью современной науки, которая появилась единственно там и нигде больше. Путем использования чисто прикладных познаний и простых эмпирических методов несколько древних культур – от китайской до арабской – добились более высокого уровня технического и научного развития, чем средневековая Европа. И все же именно христианская Европа стала родиной современной науки как систематической и самокоригирующейся дисциплины. Историк должен спросить себя: почему это так? Почему именно христианство задало рамки, в которых развился новаторский подход к природному миру?

Конечно, наука обязана своим возникновением не только христианской вере, но и многим другим факторам: разрастанию торговли и предпринимательства, техническому прогрессу, появлению таких научных институтов как Королевское общество, все большему распространению периодических изданий и т. д. Все они, однако, являются не столько причинами революции в науке, сколько путями, по которым шел ее прогресс. Что касается глубинных причин, то их, похоже, следует искать в некоем негласно принятом воззрении на природу, чьи главные положения постоянно уточнялись и фиксировались в течение столетий [2].

Библейские принципы научного мышления

“В начале Бог сотворил небо и землю” (Быт. 1:1)

Наука – это изучение природы, которое становится возможным в зависимости от нашего отношения к этой природе. Западная культура заимствовала некоторые фундаментальные предположения об естественном мире из библейских текстов. Прежде всего, согласно библейскому учению природа существует реально. Если это выглядит для вас слишком очевидным, то вспомните, что не в одной и не в двух религиях мир считается иллюзорным. Индуизм, например, считает ежедневный мир вещественных предметов кажимостью (майя). Натуральная философия, которая ставит так низко материальный мир, вряд ли в состоянии вдохновить его внимательное наблюдение и исследование, которые так необходимы для науки. Как подчеркивает профессор богословия Лангдон Гилки, учение о сотворении предполагает, что мир не иллюзорен; он является “царством структур, которые поддаются определению, и реально существующих взаимосвязей. Следовательно, он может быть объектом как научного, так и философского исследования” [3].

“И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма” (Быт. 1:31)

Научное познание основывается не только на метафизических убеждениях, но и на определенных воззрениях о ценности. Ученый должен был прийти к выводу, что природа имеет значительную ценность, что делает ее достойной изучения. Древние греки не разделяли этого убеждения. В античные времена материальный мир часто отождествлялся со злом и хаосом, и поэтому древние смотрели с презрением на все, связанное с материей. Физическим трудом следовало заниматься только рабам, а философы стремились к жизни бездеятельной, в которой они могли бы посвятить себя “высшим вещам”. Многие историки считают, что это было одной из причин того, что греки не создали эмпирической науки, требующей практических наблюдений и экспериментов.

В противовес преобладающей в то время греческой культуре, ранняя Церковь отстаивала взгляд о высокой ценности материального мира [4]. Христианство учит, что мир имеет высокую ценность как творение Божье. В первой главе Книги Бытия несколько раз повторяется радостное восклицание: “И увидел Бог, что все хорошо”. Как подчеркивает английский философ науки Мэри Хесс, “в иудеохристианской традиции никогда не было места идее о том, что материальный мир есть нечто, от чего надо бежать, и что унизительно работать в нем. Материальные вещи следует использовать ради прославления Бога и блага человека”. Вот почему “в христианскую эру в Западной Европе никогда не смотрели пренебрежительно на физический труд. Не существовал класс рабов, обязанный работать, а ремесленники пользовались уважением” [5].

В этом духе Иоганн Кеплер пишет, что “призван Богом” использовать свой талант на поприще астронома. В его записях находим спонтанную молитву: “Благодарю Тебя, Боже и Создатель мой, что Ты мне дал эту радость от Твоего творения и что я наслаждаюсь делами рук Твоих. Вот, я закончил дело, для которого был призван. В него я вложил все таланты, которые Ты предоставил моему духу” [6].

Один из первых химиков, Иоганнес Батиста ван Хельмонт, утверждает, что занятия наукой – это “благой дар”, ниспосланный Богом. Это всеобъемлющее понимание личного призвания ведет к пониманию науки как законного способа служить Богу.

“И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал” (Быт. 2:8)

Согласно библейскому учению природа – нечто хорошее, но она – не Бог. Она ничто иное как творение, а Священное Писание выступает твердо против любого обожествления творения. Языческие религии в целом анимистичны или пантеистичны. Согласно наиболее распространенным разновидностям анимизма вся природа исполнена духов или божеств. По словам богослова Харви Кокса, язычник “живет в заколдованном лесу”. Горные леса и долины, камни и ручьи населены духами, призраками, бесами. Природа кишит богами Солнца, богинями рек и звездными божествами [7]. Пантеизм считает весь мир эманацией божественной сущности.

Библейское учение о сотворении опровергает эти идеи. Уже первые стихи Книги Бытия вступают в резкий контраст с большинством древних религий, отвергая обожествление Солнца, Луны и звезд. Согласно древнему библейскому автору небесные тела не божественны, а просто дают свет и установлены на небе по Божьему плану, как хозяйка дома вечером вешает фонарь над входной дверью. Голландский историк науки Р. Хойкаас определяет этот рассказ как “снятие божественности с природы” [8]. Это исключительно важная предпосылка для развития науки. Если мир населен божествами, то единственно подобающее отношение – бояться их и подчиняться им беспрекословно. В таком случае экспериментальное отношение к природе было бы богохульством. По словам химика Роберта Бойля, жившего в ХVІІ веке, склонность воспринимать природу как нечто священное всегда “действовала обескураживающе и препятствовала науке” [9]. Наука не сводится только к исследовательскому методу; она начинается с интеллектуального отношения к природному миру. Как отмечает Кокс, “сколь бы развита ни была способность той или иной цивилизации наблюдать, какими бы усовершенствованными измерительными приборами она ни располагала, реальный научный прогресс невозможен, пока человек не взглянет на природу без страха” [10]. Монотеизм Библии очищает природу от присутствия божеств и дает человеку свободу радоваться ей и изучать ее без страхопочитания. Только когда мир перестает быть объектом поклонения, он может превратиться в объект исследования.

“Господь, Бог наш, Господь един” (Втор. 6:4)

Но для того чтобы сделаться объектом изучения, мир должен рассматриваться как место, в котором события происходят по предсказуемому, надежному способу. Это понимание также унаследовано от христианства. Согласно языческим религиям, существует множество имманентных божеств, в то время как для христианства есть только один трансцендентный Творец, создавший единую, целостную Вселенную.

В этом духе биохимик Мелвин Кальвин, Нобелевский лауреат, рассуждает об основополагающем для науки убеждении, что Вселенная подчиняется строгому порядку. Он говорит: “Я пытаюсь установить, откуда произошло это убеждение. Оно, по-видимому, коренится в одной основной идее, провозглашенной впервые в западном мире древними иудеями 2000-3000 лет тому назад: идее, что Вселенная подвластна одному единому Богу, а не порождена капризами множества богов, каждый из которых имеет свои владения и распоряжается в них согласно собственным законам. Это монотеистическое воззрение, думаю, составляет историческую основу современной науки” [11].

Разумеется, идея о порядке в природе основывается не только на существовании одного единственного Бога, но и на характере этого Бога. Бог, Который открывается нам в Библии, верен и заслуживает доверия; следовательно, Его творение тоже должно быть надежным. Томас Дэр поясняет: “Будучи творением Бога, на Которого можно рассчитывать и Которому можно верить, природа отличается упорядоченностью, закономерностью и надежностью. Она понятна для ума и доступна для изучения. В ней мы наблюдаем познаваемый порядок” [12].

Дело Коперника – исторический пример такой научной логики. Коперник пишет, что в поисках космологической модели, которая бы превосходила космологию Аристотеля и Птолемея, он в начале обратился к трудам других философов древности. Но при этом он установил, что между ними были серьезные разногласия относительно устройства Вселенной. Коперник признается, что эта несовместимость смутила его, так как он знал, что Вселенная “создана для нас Творцом порядка и верховного блага”. Так в своей научной деятельности Коперник взялся за создание лучшей космологии, которая, по словам богослова Кристофера Кайзера, “должна была подтвердить упорядоченность, единство и симметрию, подобающие Божьему творению” [13].

Другой исторический пример мы находим в биологии ХVІІІ в., когда знания о новых формах жизни нарастали с ошеломляющей скоростью и грозили подорвать убеждение в том, что мир организмов подчиняется строгому порядку. Вот как зоолог Эрнст Майер описывает растерянность среди естествоиспытателей того времени: “Стоя перед почти хаотическими грудами новых биологических видов, человек не мог не спросить себя: “Где же та гармония в природе, о которой грезит каждый естествоиспытатель? Каким законам подчинено это многообразие? Какому замыслу следовал Отец всех вещей, когда творил малые и большие твари?”

Но даже перед лицом кажущегося хаоса люди, которые были убеждены в правоте учения о Сотворении, не поколебались в своей вере в божественный план. “В эпоху, когда естественное богословие оказывало сильное влияние на общество – пишет Майер, – никто не мог допустить мысли, что многообразие организмов совершенно лишено гармонии или разумного порядка, а является плодом лишь “случайности”. Эта упорная вера вдохнула естествоиспытателям надежду, что они могут раскрыть “план Сотворения” [14]. Они были убеждены в том, что так как Бог сотворил мир, то установленный Им порядок все когда-нибудь поддастся разгадке.

“Вот заповеди, постановления и законы, которым повелел Господь, Бог ваш…” (Втор. 6:1)

Вера, что Вселенная подчиняется определенному порядку, находит обобщенное выражение в представлении о природных законах. Выражение “законы природы” настолько знакомо современному человеку, что мы обыкновенно не замечаем его уникальности. Но люди, жившие в языческой культурной среде, считали природу живым существом, направляемым таинственными силами, и поэтому вряд ли бы приняли убеждение, что все, что совершается в природе, подчиняется определенным законам и познаваемо.

Историк А. Р. Холл отмечает, что понятие природного закона было неизвестно в Азии и в древнем западном мире. Он подчеркивает, что это воззрение зародилось только в Средние века и привело к “существенному различию” от всего, во что верили до тех пор. В основе этого “различия” по Холлу лежит библейское учение о Творце. Употребление слова “закон” по отношению к природным явлениям “было бы непонятным в античные времена, в то время как оно вписывается полностью в иудео-христианскую веру в единого Бога, Который является и Творцом, и Законодателем” [15]. Библейский Бог – это тот божественный Законодатель, Который управляет природой через Свои законы, установленные с самого начала. Это убеждение, например, мы находим в трудах математика и философа ХVІІ в. Рене Декарта, по которому математические законы, которые наука стремится открыть, установлены Богом – точно так, как царь определяет законы в своем царстве.

Как говорит историк Карл Беккер: “Богословы подчеркивают, что раз Бог – это благо и разум, то Его творение тоже должно быть благим и разумным, даже если это не так очевидно для ограниченного ума. Так божественный замысел в природе извлечен а priori из предполагаемых атрибутов Творца”. Беккер приходит к выводу, что идея о том, что существует природный закон, почерпана не из наблюдения, а предопытно – из веры в библейского Бога [16].

“Бог сотворил небеса премудро; сотворил солнце – для управления днем; луну и звезды – для управления ночью” (по Пс. 135:2-9)

Одна из самых примечательных черт современной науки – ее математизация. В основе этого процесса лежит убеждение, что природа не только подчинена определенным законам, но и что эти законы можно выразить точными математическими формулами. Историки считают, что и это убеждение коренится в библейском учении о Сотворении.

Библейский Бог создает Вселенную ex nihilo, т.е. из ничего и следовательно имеет полную власть над нею. Таким образом, Вселенная в своем сущностном устройстве именно такова, какой Бог хотел, чтобы она была. Это представление было чуждо древнему миру. Во всех других античных религиях Сотворение мира начинается с некоторой предсуществующей субстанции, обладающей собственной природой. Поэтому создатель не абсолютен и не располагает свободой творить мир всецело по собственной воле. В древнегреческой философии, например, мир состоит из вечной материи. Согласно платоновскому мифу о сотворении создатель (Демиург) – низшее божество, которое не творит из ничего, а просто вкладывает мысль (идеи) в лишенную разума материю. Но даже и это его достижение несовершенно, поскольку материя не поддается легко вмешательству и оказывает сопротивление разумному устройству, которое ей придают идеи. Короче говоря, как отмечает Хойкаас, демиург – это творец со связанными руками, и притом в двух отношениях: “Он вынужден следовать не собственному замыслу, а модели вечных идей; далее, он должен оставить отпечаток идей на хаотической и непокорной материи, которую не он сам создал” [17].

По словам историка Дэдли Шапиэра, греческая мысль полагает, что в физическом мире “есть один по сути иррациональный элемент: в нем ничего не поддается точному описанию разума и в частности путем математических понятий и законов” [18].

В противоположность этому воззрению христианское учение о Сотворении ex nihilo (из ничего) отвергает представление о некоей предсуществующей субстанции с вечными свойствами, которая ограничивала бы возможные Божьи действия. Бог создает мир всецело по Своей собственной воле. Для сторонника платонизма, если некая закрытая линия в природе не является идеальной окружностью, то причина этого в том, что природа лишь отчасти уподобляется геометрическим идеям. Христианин же полагает, что если бы Бог желал, чтобы данная линия была окружностью, то Он сотворил бы ее именно такой. Если это не так, то Бог вероятно имел в виду что-то иное: например эллипс. Ученый-христианин уверен, что перед ним стоит нечто вполне определенное, а не просто случайное отклонение от идеального первообраза.

Изумительный пример этого находим в трудах Кеплера, который боролся годами с небольшой разницей в восемь минут между наблюдаемыми и вычисленными видимыми положениями планеты Марс. Эта небольшая неточность в конце концов заставила его отказаться от предположения, что планетные орбиты представляют собой окружности, и постулировать, что они эллиптичны. Если бы Кеплер не придерживался убеждения, что все в природе строго определено, то вряд ли бы он так мучился над небольшой разницей между теорией и наблюдениями и отверг бы традиционный взгляд о круговых орбитах, бытовавший две тысячелетия. Ученый говорит с благодарностью об этих восьми минутах как о “даре Божьем”.

Итак, приложение геометрии и математики в исследовании физического движения основано на христианском учении о сотворении ex nihilo. Раз Бог всемогущ, то материя не может противиться Его воле. Как выражается физик Карл Фридрих фон Вайцзеккер: “Материю с точки зрения платоников надо “превозмочь” разумом, она не подчиняется в точности математическим законам. Но материя, которую Бог создал из ничего, следует строго правилам, установленным Творцом. В этом отношении я называю современную науку наследием – чтобы не сказать порождением – христианства” [19].

Этот довод сформулиран в наиболее сжатом виде историком Р. Дж. Коллингвудом: “Возможность того, что математика может быть также и прикладной дисциплиной, отражает христианское убеждение, что природа является творением всемогущего Бога” [20].

“И Бог создал человека по Своему образу” (Быт. 1:27)

Наука не выиграла бы ничего из веры, что природа подчинена разумному порядку, если бы не сопутствующее ей убеждение, что человек способен открыть этот порядок. Как подчеркивает Айзли, в историческом плане наука ведет свое начало из “ясного убеждения, что во Вселенной есть порядок и что этот порядок может быть истолкован посредством рационального размышления” [21]. Второе утверждение не менее важно, чем первое. Оно означает, что наука не может развиваться без гносеологии, или теории познания, которая бы гарантировала, что человеский ум обладает необходимыми качествами для того, чтобы достичь истинного познания о мире. С исторической точки зрения этот постулат происходит из учения, что человек создан по образу и подобию Божьему.

Сравнение различных культур поможет нам разобраться в проблеме. В своей книге “Большая традиция” исследователь китайской культуры Джозеф Нидэм задается вопросом почему китайцы так и не создали современную науку. Причина, полагает он, в том, что они не верили в разумный порядок в природе, ни в способность человека разгадать этот порядок, если он существует. По словам Нидэма, “отсутствует убежденность, что код природных законов может быть разгадан и прочитан, ибо нет уверенности, что некое более разумное, чем мы, божественное Существо вообще создало такой код, который поддавался бы разгадке”.

Китайцы все же ощущают присутствие некоего порядка в природе, но считают его внутренне присущей ей необходимостью, которая непостижима для человеческого ума. “Это не порядок, установленный разумным личным существом”, поясняет Нидэм, “и поэтому нет гарантий, что другие разумные существа будут способны выразить на своем земном языке изначальный божественный кодекс законов, сформулированный с самого начала” [22]. В отличие от Китая, в Европе такая “гарантия” существует – здесь господствует убеждение, что разумный Творец сотворил как мир, так и “другие разумные существа”. По словам Кайзера, в человеке заложена та же самая рациональность, с которой Бог выстроил Свое творение, и именно поэтому он способен понять Его порядок. Короче говоря, мир природы понятен нам, ибо “тот же Логос, Который отвечает за порядок в нем, отражен и в человеческом разуме” [23].

Пол Кохер пишет, что согласно всеобщему убеждению эпохи королевы Елизаветы, естествознание – это дар Божий человеку. Это, однако, не значит, что наука вложена в готовом виде в человеческий разум – скорее Бог создал человека способным наблюдать и рассуждать, что позволяет ему накапливать достоверные знания о природе. Уверенность в человеческом разуме до известной степени смягчена учением о Грехопадении, по которому разум затуманен грехом и склонен допускать ошибки и искривленные представления. Но в общих чертах именно христианская вера лежит в основе убеждения, что человек одарен способностью познавать истину. По словам Кохера, теория познания, негласно принятая учеными той эпохи, “основывалась на вере в то, что Бог, Который поселил человека на земле, не потратил впустую Свои силы и не стал бы смеяться над нами, оставляя нас слепыми и глухими для подлинной природы окружающего нас мира” [24].

“Восхотев, родил Он нас словом истины…” (Иак. 1:18)

В ХІІІ вeке Фома Аквинский встраивает аристотелизм в христианское богословие, создавая гибридную философскую систему, названную впоследствии схоластикой. Схоластики дают новое толкование миру форм [**], определяя их как промысел Божий в природе, вложенный в нее еще при сотворении. В рамках христианского мировоззрения формы являются сотворенными Богом силами, которые действует как Его посланники или наместники и вносят порядок в природу. Так образом, не опыт, а интеллектуальная интуиция продолжает играть главную роль н науке. Экспериментальной науке приходилось ждать, пока аристотелизм не начал терять свое влияние.

Этот процесс, в свою очередь, начинается тогда, когда некоторые христианские мыслители бросают критический взгляд на аристотелевскую концепцию форм. Согласно им она ставит границы перед творческой деятельностью Бога – словно Бог должен был считаться с предварительно заданными свойствами материи. Например, некоторые христианские сторонники аристотелизма утверждали, что – из-за присущего ей закона разумной необходимости – “природа” небес предполагает круговое движение звезд и планет, из чего получается, что Божья десница ограничена внутренней необходимостью, присущей структуре вещей. В 1277 г. епископ Парижа Этьен Тампье осуждает несколько тезисов, извлеченных из аристотелизма, а именно: что Бог не допускает никакого другого движения планет, кроме кругового; что Он не может создать пустоту; и многие другие. Акт 1277 г. помог зарождению нового течения в богословии, известного как волюнтаризм, по которому Божья власть и мощь безграничны. Согласно волюнтаризму природные законы – это не формы, присущие изначально материи, а божественные повеления, данные ей извне. Волюнтаристы настаивают, что структура и само бытие Вселенной не проистекают из разумной необходимости, а зависят от свободной и трансцедентной воли Божьей.

Волюнтаристы выступают именно против такого представления о необходимости, которое бы накладывало ограничения даже на Самого Бога. В противовес этому они подчеркивают, что Бог всемогущ и располагает свободой сотворить мир в согласии со Своими собственными целями и путем собственных суверенных повелений. В качестве исторического примера можно указать на Ван Хельмонта, одного из первых химиков, который недвусмысленно выступил против аристотелевского представления о первопричине и отождествил природный закон с божественным повелением. Вот что пишет он: “Верю, что природа – это Божье веление, согласно которому любая вещь есть то, что она есть, и в котором любое становление или действие происходит по Божьему велению” [25].

Робeрт Бойль тоже высказывает приверженность положениям волюнтаристического богословия, когда говорит о Боге как о “свободном Законодателе, установившем законы движения”, и отмечает, что последние “зависят всецело от Его воли” [26]. И Исаак Ньютон был сторонником волюнтаризма, как видно из следующей цитаты из его неизданной рукописи: “Мир мог быть и иным (ибо не исключено, что есть миры, устроенные иным образом). Он таков, каков есть, не по необходимости, а в результате свободного решения воли” [27].

Наука обязана многим волюнтаристическому богословию – особенно ценен его вклад для возникновения и утверждения экспериментального метода. Раз мир сотворен согласно свободной воле Божьей, а не в силу логической необходимости, то мы не можем опознать его путем логической дедукции. Скорее нам надо выйти наружу и смотреть, наблюдать и экспериментировать. Как объясняет Барбер: “Мир подчинен порядку и предсказуем, так как Бог не руководствуется капризами и на Него можно рассчитывать. В то же время мир следует исследовать путем наблюдений, а не через рациональную дедукцию, так как Бог свободен и не был вынужден создавать какой-то определенный вид вселенной” [28].

И согласно Копернику “законы природы не присущи ей изначально и не могут быть выведены путем дедукции a priori – скорее они установлены свободно Богом” и могут быть опознаны только a posteriori, путем эмпирического исследования [29].

Как видим, убждение, что мир подчиняется порядку, который не присущ ему изначально, а дан извне, становится мощным доводом в пользу экспериментального подхода в науке. По словам историка Джона Хедли Брука, “если природа в своих проявлениях отражает свободное вмешательство божественной воли, то единственный способ открыть и познать их – это эмпирическое исследование. Здесь кабинетная наука, основанная на предположениях о том, как Богу следовало построить мир, недопустима” [30]. Наука должна идти по пути наблюдения и эксперимента.

“Как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших” (Ис. 55:9)

Богослов Томас Торренс обясняет: “Зависимость творения, как оно обусловлено Богом, связано неразрывно с его упорядоченностью, так как оно является плодом не только Его всемогущей воли, но и Его вечного разума” [31]. Мир не обладает собственной изначальной, внутренне присущей разумностью, но несмотря на это, он познаваем, ибо отражает Божий разум. Но так как мы говорим о Божьем, а не о нашем разуме, то мы не всегда способны предугадать, как он проявится в творении. Как отмечает Джон Бейли, “хотя все в природе следует разумной модели и следовательно в принципе может быть понято нами, мы не можем знать предварительно, какая именно модель будет избрана” [32]. Вот почему мы обязаны наблюдать природу и ее проявления. Надо рассматривать, чтобы увидеть.

Так мы снова приходим к пониманию того, что наука должна быть экспериментальной. Прекрасный исторический пример тому – Галилео Галилей. Он не придерживался научных методов своего времени и не вопрошал себя, “разумно” ли принять, что пятикилограмовая тяжесть падет на землю скорее, чем полукилограммовая, поскольку таковой будто бы является “природа” тяжести. Вместо этого Галилей бросил с наклонной башни в Пизе два шара и наблюдал, что произойдет. Он настаивал на том, что мы не можем узнать наперед мысли Бога, а должны выйти наружу и рассмотреть мир, который Он сотворил [33].

Роджер Коутс высказывает этот довод наиболее ясным способом: “Кто достаточно самонадеян, чтобы считать, что может открыть истинные принципы физики и природные законы только силою ума и внутреннего света своего разума, тот вероятно полагает, что именно он, эта окаянная тварь, может учить нас, как поступать лучше всего”. Итак, христианское убеждение, что Божьи пути выше наших и не таковы, как наши пути, было еще одним мощным источником вдохновения для нового экспериментального подхода в науке.

“Слава Его наполняет всю землю” (Ис. 6:3); “Рука Бога нашего для всех прибегающих к Нему есть благодеющая” (Ездр. 8:22)

Как мы все знаем, современная наука – мать современной техники. И все же переход от науки к технике был обусловлен принятием определенных предположений относительно мира. Необходимо было выстроить систему убеждений, которые оправдывали бы деятельное вмешательство в естественные процессы во имя целей, которые ставит себе человечество.

Библейская концепция начинает с трансцендентного Бога и сотворения человека по Его образу. Люди выказывают существенное родство не с природой, а с Богом. Поэтому человеческий разум способен подняться над природой и рассматривать ее как объект. Человек становится активным по отношению к природе. Люди не только считаются с ее законами, но и располагают свободой направлять ее и овладевать ей – как теоретически, посредством математических формул, так и на практике, посредством опытов [34]. Таким образом, христианство предоставило одновременно интеллектуальную рамку и внутренние побуждения для развития техники. Если сослаться на любимое изречение ранных ученых, цель науки – служить прославлению Бога и помогать благу человечества.

Христиане находят библейские доводы в пользу активного использования природы в рассказе о Сотворении. Согласно Быт. 1:28 Бог дал людям определенную власть над землей. Эта власть понимается не как разрешение на безоглядную эксплуатацию природы, а как ответственность человека, призванного облагораживать ее, заботиться о ней, впрягать ее силы для всеобщего блага. Из Книги Бытия мы узнаем еще, что Бог приводит животных к Адаму, чтобы тот дал им имена (2:19-20). В древнееврейском языке “дать имя кому-нибудь” является идиоматическим выражением, означающем “приобрести власть над кем-нибудь”; таким образом, этот библейский текст поддерживает концепцию власти человека над природой. Кроме того, с точки зрения еврейского мышления имя чего-либо должно выражать его сущность, его природу. Следовательно, для того чтобы дать имена животным, нужно провести внимательное исследование и определить, чем они являются – задача, которая требует подробного наблюдения, описания и классификации. Так еще в Книге Бытия мы находим божественное оправдание изучения и анализа природы. Постепенно на науку начинают смотреть как на одну из сторон “культурного мандата христианина”, т.е. как на его долг изучать и развивать силы творения посредством человеческой культуры. Джон Коттон, священнослужитель, переселившийся в Америку, пишет в 1654 году: “Изучение природы, естественного хода и приложений всех Божьих творений – это долг, ниспосланный нам Богом” [35].

Раттанзи подчеркивает, что принципы христианството поощрили людей посвятить себя изучению Божьей “Книги природы” в качестве дополнения к изучению Книги слова Божия. Они вменили им религиозной обязанностью поставить это изучение на службу двух неразривно связанных целей: прославления Бога и благоденствия ближнего [36].

“Благоденствие ближнего” – цель, которая оправдывает не только науку, но и развитие техники. Ранние ученые рассматривали технику как средство преодоления разрушительных последствий проклятия, описанных в 3 главе Книги Бытия. Как отмечает и Френсис Бэкон, “из-за грехопадения человек утратил не только свою непорочность, но и власть над творением”. И все же “еще в этой жизни эти две утраты могут быть до известной степени компенсированы: первую через религию и веру, а вторую – с помощью ремесел и наук”. Используя науку для возврата своей власти над творением, люди в какой-то мере облегчают страдания, постигшие их из-за грехопадения.

Итак, ранняя наука была проникнута религиозной озабоченностью о бедных и больных и человеколюбивыми усилиями облегчить изнурительный труд. Как объясняет историк Лин Уайт, “духовный эгалитаризм” библейской религии “придает бесконечную ценность даже самому пропащему человеку, ибо и он – дитя Божие” – убеждение, которое ведет к човеколюбивым усилиям вытащить таких людей из грязи. Библейская вера порождает “религиозное стремление заменить человеческую силу машиной, когда необходимое движение настолько однообразно и изнурительно, что кажется недостойным для Божьего чада” [37]. Представление, что условия жизни могут быть улучшены, сама по себе революционна и коренится в библейском учении.

Будет полезным обобщить все сказанное изложением Джона Хедли Брука способов, которыми христианство повлияло на развитие науки. Во-первых, христианское учение было предпосылкой для стремления к научным познаниям (например, убеждение в закономерности природы происходит из веры, что мир сотворен разумным Богом). Во-вторых, христианское учение оправдывает науку (например, наука рассматривается как средство облегчения трудностей и страданий). В-третьих, христианское учение дает мотивы для научной деятельности (например, она должна выявить славу и мудрость Творца). И в-четвертых, христианство сыграло существенную роль в утверждении научной методологии (например, волюнтаристическое богословие обосновывает эмпирический подход) [38].

Согласно профессиональным историкам распространенное представление о войне между верой и наукой теряет свои позиции. Вместо этого все чаще можно услышать признание, что христианството помогло во многих отношениях для развития современной науки.

[*] Секуляризм: основная характеристика модерной мысли и культуры, выражающаяся в вытеснении религиозности на задний план и утверждении светских ценностей. – Прим. ред.

[**] Важно помнить, что для Аристотеля форма не означает “очертание” или “внешний вид”, а “внутренне присущая цель”. – Прим. ред.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Russell, Colin. Cross-Currents: Interactions Between Science and Faith. Grand Rapids, Eerdmans, 1985, pp. 190-196.

[2] Понятие “научной революции” (вернее ее начала – прим. ред.) охватывает приблизительно эпоху от Коперника до Ньютона. Некоторые историки возражают, что термин “революция” неподходящ для зарождения современной науки, так как этот процесс не был ни внезапным, ни сопровождался насилием. Мы употребляем это понятие только в смысле того, что некоторые философские концепции (например, космология Аристотеля) были отвергнуты и вытеснены другими. (Первая научная революция связывается с периодом господства ньютоновской классической физики, а вторая – с созданием эйнштейновской теории относительности и квантовой механики – прим. ред.)

[3] Gilkey, Langdon. Maker of Heaven and Earth: The Christian Doctrine of Creation in the Light of Modern Knowledge. New York, University Press of America, 1959, p. 132.

[4] По словам Томаса Торренса “христианское понимание ценности и единства физической Вселенной… сыграло неизмеримую роль в деле преображения античното мировоззрения. Оно подорвало концепции платонизма и аристотелизма, по которым материя… служит источником хаоса во Вселенной. Кроме того, христианство отвергло полностью пессимистическое воззрение на природу, зародившееся в некоторых дуалистических сектах, таких как манихейство и гностицизм, и так возвысило физическую реальность во Вселенной как достойную серьезного научного внимания”. См. Torrance, Thomas. Divine and Contingent Order. Oxford, Oxford University Press, 1981, p. 67.

[5] Hesse, Mary. Science and Human Imagination: Aspects of History and Logic of Physical Science. New York, Philosophical Library, 1955, pp. 42–43.

[6] Цит. по Klaaren, Eugene M. Religious Origins of Modern Science. Grand Rapids, Eerdmans, 1977, p. 41.

[7] Cox, Harvey. The Secular City. Toronto, Macmillan, 1966, pp. 19–21.

[8] Hooykaas, R. Religion and Rise of Modern Science. Grand Rapids, Eerdmans, 1972, p. 17.

[9] Klaaren, Eugene M. Religious Origin of Modern Science, Grand Rapids, Eerdmans, 1977, p. 150.

[10] Cox, Harvey. Op. cit., p. 21.

[11] Calvin, Melvin. Chemical Evolution. Oxford, Clarendon Press, 1969, p. 258.

[12] Derr, Thomas Sieger. Ecology and Human Need. Philadelphia, Westminster Press, 1975, p. 26.

[13] Kaiser, Christopher. Creation and the History of Science, Grand Rapids, Eerdmans, p. 109.

[14] Mayеr, Ernst. The Growth of Biological Thought. Cambridge, Harvard University Press, 1982, p. 199. Из этих цитат можно остаться с впечатлением, что Майер – сторонник естественного богословия. В действительности его мировоззрение представляет собой чисто материалистическую разновидность эволюционизма.

[15] Hall, A.R. The Scientific Revolution, 1500–1800: The Formation of the Modern Scientific Attitude. Boston, Beacon Press, 1954, pp. 171–172. Как поясняют некоторые историки науки, “природные законы рассматривались как подлинные законы или повеления Всевышнего, которым мы подчиняемся полностью, не имея никакой возможности сопротивляться”.

[16] Becker, Carl. The Heavenly City of the Eighteenth-Century Philosophers. New Heaven, Yale University Press, 1932, p. 55.

[17] Hooykaas, R. Op.cit., pp. 3–4.

[18] Shapere, Dudley. Galileo: A Philosophical Study. Chicago, University of Chicago Press, 1974, pp. 134–136.

[19] Von Weizsacker, C. F. The Relevance of Science. New York, Harper and Row, 1964, p. 163.

[20] Collingwood, R. G. An Essay on Metaphysics. London, Oxford University Press, 1940, pp. 253-257.

[21] Eiseley, Loren. Op. cit., p. 62.

[22] Needham, Joseph. The Grand Tradition: Science and Society in East and West. Toronto, University of Toronto Press, 1969, p. 327.

[23] Kaiser, Christopher. Op. cit., pp. 10, 121.

[24] Kocher, Paul. Science and Religion in Elizabethan England. San Marino, Huntington Library, 1953, p. 32.

[25] Цит. по Kaiser, Christopher. Op. cit., p. 154.

[26] Пространное обсуждение Роберта Бойля и его убеждений можно найти в Klaaren, Eugene M. Op. cit., pp. 135, 139, 151, откуда взяты и цитаты.

[27] Цит. по Davis, Edward B. Science and Christian Belief, 3N 1, p. 117.

[28] Barbour, Ian. Issues in Science and Religion. New York, Harper and Row, Harper Torchbooks, 1966, p. 379.

[29] Kaiser, Christopher. Op. cit., p. 110.

[30] Brooke, John Hedley. Science and Religion: Some Historical Perspectives. Cambridge, Cambridge University Press, 1991, pp. 139-140.

[31] Torrance, Thomas. Op. cit., p. 109.

[32] Baillie, John. Christianity in an Age of Science. London, Lutterworth Press, 1953, p. 17.

[33] Некоторые ученые считают, что история Галилея и наклонной башни в Пизе вымышлена или что в лучшем случае речь идет о “мысленном эксперименте”, проведенном только теоретически. Другие склонны считать ее действительной. В любом случае ясно одно: Галилей придерживался мнения, что чисто рациональным путем мы не можем постичь определенное Богом поведение объектов и поэтому должны наблюдать их реальное проявление.

[34] Klaaren, Eugene M. Op. cit., p. 15.

[35] Цит. по Mason, Stephen F. Op. cit., pp. 177, 178.

[36] Rattansi, P. M. The Social Interpretation of Science in the Seventeenth Century. Cambridge, Cambridge University Press, 1972, pp. 2-3.

[37] White, Linn. What Accelerated Technological Progress in the Western Middle Ages? New York, Basic Books, pp. 290-291.

[38] Brooke, John Hedley. Op. cit., pp. 19-33. Брук упоминает и пятый способ, которым христианство оказало влияние на науку – оно сыграло созидательную роль в оформлении теории (так, к примеру, Джон Рей и Карл Линней пользуются языком 1 главы Книги Бытия, чтобы дать определение биологическому виду).

Из книги “Душа науки”, изд. “Нов човек”, София, 2001.

Материал опубликован с известной обработкой и сокращениями. Редактор В. Велчев.